В октябре 2024 года 23-летний Денис Леонтович из Самары совершил в своих соцсетях каминг-аут и заявил об антивоенной позиции. В апреле ему пришлось покинуть Россию из-за травли со стороны депутата Александра Хинштейна, которому не понравилось, что Денис работал менеджером в Агентстве по реализации молодежной политики в Самарской области. По мнению депутата, Денис выступал в школах как «пропагандист однополой любви» при поддержке местных чиновников — вскоре он обвинил в этом же регионального министра по молполитике Сергея Бурцева и его помощника Андрея Золотухина.
Мы поговорили с Денисом о том, почему Хинштейн устроил доносы на чиновников Самарской области, а также о том, каково работать в современной молодежной политике, если государство считает тебя «экстремистом».
— Расскажи, пожалуйста, нашим читателям — что вообще произошло? К депутату Госдумы Александру Хинштейну попали фотографии с твоей якобы свадьбы с мужчиной, он написал об этом в своем канале, и ты решил эмигрировать. Как ты узнал об этом, что в это время происходило в Агентстве?
Основная их претензия была в том, что с молодежью работает гей, так еще чуть ли не чиновник, хотя я никогда не был чиновником. Я это прочитал, подумал, что это какие-то бредни сумасшедшего. Ну, ноунейм-паблик на пару тысяч человек — думаю, ничего, это далеко не зайдет, ничего из этого особо не выйдет. Как я был неправ.
Мы коротко обсудили это с начальницей и договорились, что обсудим [подробнее] на планерке на следующий день. Я прихожу, начальница говорит: «Слушай, ну это все серьезно». Она меня, конечно, спросила, правда ли это. Получив утвердительный ответ, сказала, что это мое личное дело. Но при этом и мне, и всем было понятно, что это может нести определенные репутационные угрозы для организации [Агентства по реализации молодежной политики в Самарской области, где я работал]. Это государственное бюджетное учреждение — это вообще страх страшный. Она сказала, что в ближайшее время мне нужно будет отстраниться от всех публичных мероприятий.
Потом вижу, это расфорсилось до региональных пабликов по типу «ЧП Самара», «ЧП Тольятти» и прочее. Кладезь правдивой журналистики. Я думаю: ну окей, как-то это все уже становится не смешным. Потом мне начали присылать знакомые, которые работают в школах, — по Вотсаппу шла рассылка примерно с таким же текстом [про меня]. Но у меня все равно была какая-то надежда, что недельку это все пошумит, и потом все вернется на круги своя. У нас есть прекрасная тенденция нашего менталитета: забывать все плохое и начинать все с чистого листа.
Потом это начало́ набирать обороты еще стремительнее. Через час это уже было в региональных СМИ, еще через час — в федеральных. Каждый момент, когда я чекал, находил какие-то новые и новые публикации. Все дошло до того, что прекрасный господин Хинштейн записал на меня дисс, скажем так.
Этот «анализ» Хинштейна репостнул [пропагандист Владимир] Соловьев. Тогда я понял, что через неделю это не утихомирится, и что есть реальная угроза присесть на 14 суток, получить уголовку или штраф за «пропаганду [ЛГБТ]». Примерно в это же время начальница сказала, что мне нужно написать заявление об увольнении: как бы твоя жизнь, окей, но все указывает на то, что тебе нужно уволиться по собственному желанию. Я понимал, что разницы особой не будет: уволюсь я сам или меня уволят по какому-нибудь нарушению устава или еще чего-нибудь.
Я написал заявление, закончил свой рабочий день, поехал домой и начал собирать вещи. Уже на этот момент я понял, что нужно быстро уезжать, потому что будут какие-то последствия. Может быть, завтра придут, вломятся и что-нибудь начнут искать. Я сел в машину и поехал в сторону границы с Казахстаном. Пересек границу ночью 2 апреля без проблем. Вот так я и уехал из России.
— Хинштейн писал про «фото гей-свадьбы». Что это за фотографии?
У нас была тематическая вечеринка в стиле «Четыре свадьбы» — шоу, которое по «Пятнице» крутили. Мы с тем партнером никогда не ездили за границу, чтобы зарегистрировать брак.
Некоторые люди писали, типа, «какой ЗАГС это одобрил?». Я думал тогда: все у вас нормально? Башкой, типа, чекаете реальность вообще или нет? В общем, свадьбы не было. Просто была такая фотосессия с вечеринкой. Хотя давай в нынешних условиях выберем слово поправославнее. Типа, вечеря.
Самое сюрное во всей этой ситуации — что эти фотографии были в хайлайтах за 2021 год. Чтобы найти фотки, нужно было постараться. Да и «пропагандой» их назвать сложно, потому что какая может быть пропаганда в фотках? Ну типа, окей, я могу понять про фотки, где мы целуемся, но... Блять, ну какой вот ребенок, который должен пострадать от моего гейства, будет смотреть тысячу моих историй?
— Как это вышло в паблик? Доносы?
Конкретно вот этот, октябрьский кейс [мое антивоенное высказывание в соцсетях] — это донос. Это студентка моего же вуза [сделала] — она прислала это Хинштейну. Потому что этот [мой] пост висел там несколько недель, никто не интересовался — все свечку ставили: помянем, и всё.
Меня поразило — что прям донос. Я, конечно, ожидал такого, но это что-то такое со времен, про которые мне бабушка рассказывала: как соседей сажали за анекдоты про Сталина. А вот лично столкнуться с таким — это интересно. Очень необычные ощущения.
Касаемо апрельского пира [первого поста Хинштейна] — не знаю. Мне кажется, я просто попал в эту мясорубку, политический замес между Хинштейном, [экс-губернатором Самарской области Дмитрием] Азаровым и [министром по молполитике Самарской области Сергеем] Бурцевым. Это же такой классный кейс, если подумать — вот, фотки есть, гей с детьми работает. Но я не уверен, что это был донос. Хотя, кто знает.
Когда устраиваешься в бюджетное учреждение, проходишь все эти проверки — соцсетей, всего на свете. Меня же устроили, я прошел эти проверки. Просто они, видимо, проверяют последние года, а вот чтобы так глубоко копнуть — это, видимо, какие-то умельцы уже, слишком неравнодушные граждане проявили такую бдительность. Спасибо им за это, спасли скрепы.
— С твоего увольнения прошло полгода. Чем ты занимался все это время? И почему ты только сейчас решил рассказать об эмиграции, высказаться против войны и против запрета «пропаганды ЛГБТ»?
Я жил и работал в Казахстане — вообще не в сфере [молодежной политики]. Просто пытался как-то выстроить свою жизнь: получить рабочую визу; деньги, чтобы снять квартиру, купить поесть. Каких-то запредельных планов не было. Суперское время было — тяжелое, но при этом это такой экспириенс, который закаляет.
Мне писали правозащитники — одна из организаций помогла мне получить гуманитарную визу во Францию. Это заняло четыре месяца. Другие правозащитники помогли мне с билетами — с миру по нитке собрали. Никаких миллионов, наворованных из России, у меня не было, в отличие от многих наших политиков.
Возвращаясь к твоему вопросу, почему я именно сейчас решил написать этот пост — я хотел это сделать на протяжении всего времени, что был в Казахстане. Я понимал, что это небезопасно, хоть и каких-то кейсов экстрадиции или чего-то такого давно уже не было. Когда я приехал во Францию — вступил на эту НАТОвскую проклятую землю — я понял, что сейчас у меня есть голос, чтобы рассказать об этом.
У меня было чувство недосказанности — как в том меме, где женщина держится за лодку с фразой «Я не договорила». Было такое ощущение, что все, кроме меня, высказались. Я считаю несправедливым, что у них есть право на свободу слова, а у меня нет. Когда у меня это право появилось, когда я почувствовал себя в безопасности, я понял, что мне нужно это сделать — сначала в инстаграме, потом везде.
В принципе, я никогда своих взглядов не скрывал. У меня всегда была черта, которой я не переходил в рамках своей рабочей деятельности. То есть студентов на Z-концерты я не выстраивал. Я не хотел переходить эту черту, потому что я всегда считал, что, как минимум, до сих пор есть закон об образовании, по которому студентов и школьников запрещено вовлекать в политическую деятельность и агитацию. И я старался эту грань держать.
Ну и, наверное, было важно, чтобы люди знали, что я гей. Хотелось прояснить по поводу своей личности: да, я гей, и я работал с молодежью, никому вреда не причинял, делал только добро. У тех людей, с которыми я работал, я надеюсь, тоже начнется мыслительный процесс в сторону принятия людей с разными сексуальными ориентациями. Что они подумают: вот я с этим чуваком общался, он был классный, он хорошо работал, нам было классно делать мероприятия, он не заставлял делать непристойности — может, нам пытаются напичкать какой-то бред?
— Сколько лет ты работаешь в молодежной политике?
Я начинал свой путь со второго курса, примерно в 2020 году. Я начал заниматься студсоветом, стал председателем. У меня была своя студенческая экологическая организация. Потом это из вуза постепенно начало переходить в какие-то региональные, федеральные программы.
В Агентстве я работал в сфере социального проектирования. Мне было важно самому научиться писать гранты и получать деньги, чтобы реализовать проекты, помогать с этим студентам. У студентов нет денег, чтобы реализовывать мысли, идеи — но вот есть гранты, и это суперклассно. Я до сих пор так считаю.
Ну, кстати, про грантовые деньги. Это же деньги Росмолодежи, государства — [у меня спрашивают] «Как так ты берешь их?». До войны была куча различных крупных компаний, в основном зарубежных, которые просто так давали деньги в больших количествах, чтобы реализовывать экологические, культурные, какие-либо еще проекты в России. Война началась, компании ушли. Российские компании, средний бизнес, малый бизнес — в ауте. Кто этим будет заниматься? Ну, там, «Газпром», «Лукойл» — в основном те, кто забрал у нашей страны больше всего ресурсов и денег. И государство, которое тоже дает деньги на реализацию проектов.
Я никогда не говорил студентам, что они должны делать и говорить: «Ваша политическая позиция, ваша какая-либо еще позиция — это ваша позиция. Вы за нее ответственны. Вы взрослые люди. Вы сами решаете, что делать».
Я никому ничего не навязывал. Никакие митинги ни против Путина, ни за Путина не организовывал. У каждого была свобода. Типа, хочешь сделать патриотический проект? Ну, окей, делай. Хотя я бы такое не сделал.
— Тебе изнутри не было понятно, к чему все идет?
Не люблю так говорить, но для многих образование — это призвание. Не все идут в эту сферу, не все выживают. Ну, а куда еще пойти? Где еще можно делать молодежную политику, если не в бюджетных структурах?
В моем случае компромисс заключался в том, что я мог сделать больше пользы для людей, нежели чем какой-нибудь пропагандист, который придет и будет вещать 24/7.
Я не мог отказаться от каких-то заморочек, которые приходили сверху, но я мог это минимизировать.
— То есть ни начало войны, ни момент, когда ЛГБТ объявили «экстремистской организацией», не стали для тебя поводами закончить работу на государство, отказаться от компромиссов?
Я тоже могу встречный вопрос задать. Врачи же тоже, по сути, работают на государство. Нужны ли врачи даже в условиях военного времени? Нужны. Нужны ли учителя? Нужны. Нужны ли сотрудники молодежной политики, которые дают какие-то права и не делают совсем уж какого-то беспредела на местах? Нужны. Нужны ли активисты, которые остаются в России? Конечно, нужны.
— Если бы Хинштейн не опубликовал этот пост, ты бы продолжил там работать?
Я думаю, да. Потому что я очень сильно горел своим делом и видел в том, что я делаю, огромный потенциал.
— В системе много чиновников, которые «все понимают»? Почему они остаются?
Это из серии загадок Жака Фреско. Я допускаю, что есть определенное количество людей — и бюджетники, и политики, и разные-разные люди — которые все понимают и по каким-то причинам остаются работать. Но есть градации. Кто-то все понимает и продолжает лить пропаганду, продолжает работать на провластных каналах без зазрения совести. Кто-то пишет гомофобные законы, доносы. А кто-то старается все это минимизировать.
Я, конечно, очень люблю людей, которые романтизируют это, типа, break the system inside. Есть такие кейсы, но они не часто происходили. Я верю в силу маленьких добрых дел. У кого-то есть больше ресурсов на то, чтобы делать больше позитивного импакта, у кого-то меньше. Каждый живет в меру своих возможностей.
Мне кажется, что сейчас как раз-таки нужно объединяться. А эти все нюрнбергские процессы можно попозже сделать. Сейчас как будто можно сконцентрироваться на том, что мы можем сделать, чтобы Россия стала комфортным и безопасным государством. Если мы не можем этого сделать — надо помогать людям, которые страдают от этой системы.
— Что ты планируешь делать сейчас?
Хочу адаптироваться ко всему новому [в своей жизни]. Я, хоть и был связан по образованию с иностранными языками, понимаю, что все равно это совершенно другие условия. Начал учить [французский] язык — пока тяжело дается, но дай бог прорвемся. Наверное, я бы попробовал поработать в благотворительных организациях, которые работают с мигрантами, с беженцами. Может быть, совместить это с педагогическим опытом, с экологической повесткой.
Я всегда думаю, что все неспроста происходит. И даже вот эта, казалось бы, ужаснейшая ситуация, которая случилась со мной, возможно, вела к чему-то. Я сейчас так звучу, как будто я валидирую все эти действия, которые эти ёбнутые совершили. Конечно, это пиздец. Я просто себя так успокаиваю, типа «нет, ты сейчас не ёбнешься, все будет нормально». Я понимаю, что я умный, классный человек, хороший специалист, который найдет себе применение в любом месте мира. Если Россия не захотела меня как специалиста, то, может быть, Франция захочет...
Я могу назвать себя патриотом, потому что мы с Александром... — как его отчество? Да похуй — короче, Хинштейном мы вкладываем в патриотизм разное. Наверное, для него это как можно больше людей в тюрьму посадить, войск нарастить, еще на пару городов в Украине напасть. Но патриотизм — это не прислуживаться царю, режиму.
Я заговорил про это, потому что одна из претензий — что со стороны Хинштейна, что со стороны либерального общества — что я участвовал в каких-то «патриотических мероприятиях».
Мне не стыдно об этом говорить, если что, потому что я знаю внутрянку этого мероприятия, я знаю людей, которые его организовали. Был семинар для сотрудников школ, и это мероприятие обозвали типа «патриотическим». Мы обсуждали, как мы можем улучшить нашу сферу образования, какие новые вещи мы можем привнести в нее. Я рассказывал, как учителя могут помогать своим школам грантами, чтобы отремонтировать классы, или придумать какую-нибудь классную инсталляцию. Это называлось что-то типа «Патриотическая сессия». Здесь мы как раз-таки говорим про здоровый, нормальный патриотизм.
У Хинштейна были выпады, что я рассказывал в школе детям про «героев СВО». Блять, я ни дня в школе не проработал, он ёбнутый, ну честно. Говорил, что я сначала, находясь в России, вот эту линию [государственную] гнул, а потом уехал — и внезапно начал свое «фе» высказывать. Никогда я не поддерживал ничего из того, что поддерживается нашим нынешним государством. Мои знакомые, студенты, друзья, родственники — они всегда знали плюс-минус, какие у меня ценности. Спойлер: базовые человеческие ценности, принятые, блять, декларацией ООН. Я всегда был «предателем Родины», «моральным уродом», «извращенцем» и прочим. Потому что от своих слов я никогда не отказывался и не отказываюсь.