«Гроза» поговорила с студентами-режиссерами о том, какой их жизнь стала после начала войны против Украины — о чем они теперь снимают, влияют ли на выбор тем университеты, и считают ли они возможным осмысление войны в кино.
После 24 февраля я утонула в тревоге и страхе. Планировать будущее оказалось невозможно и нелепо. Не скажу, что рухнули великие договоренности и стало нереально реализовывать проекты. Скорее внезапно выросло внутреннее чувство чужака. 24 февраля мы все проснулись в новом мире и нужно было учиться заново в нем жить. Все остальное оказалось неважным, второстепенным и пустым.
У меня нет опыта международных кинофестивалей. Сейчас я на них поглядываю и изучаю, потому что снимаю проект, который хотела бы показать в других странах. Знаю, что картины независимых российских режиссеров проходят на фестивали, а их кураторы и организаторы выбирают позицию не проявлять ненависть к людям из-за их национальной принадлежности.
Я несколько лет прожила на Крайнем Севере. Воркута — один из самых быстро уменьшающихся городов России. Про нее я и снимаю сейчас. Для меня Воркута — это маленькая Россия. Раньше здесь кипела жизнь, люди влюблялись, рожали детей, строили планы, а сейчас население стремительно уезжает в другие города и страны, оставляя свои квартиры, вещи и воспоминания. Образ покинутой квартиры и разрушенного дома, где на вешалке висят рубашки и пиджаки, в прихожей лежат ключи, а на полу валяются фотографии с надписью «На долгую память» — это то, с чем я считаю важным работать сейчас.
Мне важна фиксация момента и времени, исследование частной и коллективной памяти и травмы, жизни вещей и истории семей, совершивших внутреннюю миграцию. Это мой подход и моя рефлексия о настоящем дне. Я снимаю документальный фильм про воркутинские поселки, жителей, прошлую и настоящую жизнь при поддержке независимого культурного пространства «Револьт-центр» и лаборатории мультимедийного опыта Silamedia. В России, к счастью, еще есть проекты, которые готовы поддерживать деятелей культуры, оставшихся в стране.
Мы все оказались в пространстве тревоги, из которого не сбежать, и у меня нет рецепта и точного ответа, что с этим делать. Мне кажется, что осмысление любых травмирующих событий — это одна из форм терапии, и она возможна всегда и в любое время. Поделиться личным опытом или рассказать историю человека, страны, обсудить ее бывает лечебно и важно, но подходит не всем. Тут многое зависит от позиции режиссера, его задач, наличия сил и ресурсов. Мы все, думаю, осмыслим многое после окончания войны, и не только через кино.
Я работаю с найденными артефактами, семейными архивами и опустевшими домами, а также с людьми, которые давно уехали из Воркуты, хотели бы вернуться, но это невозможно в силу разных обстоятельств — нет работы, нет инфраструктуры, нет будущего. Мне важно совершить символическое путешествие вместе с бывшими воркутинцами к месту их детства, зафиксировать прошлое через частные истории. Для тех, кто живет в Воркуте, это возможность по-новому взглянуть на привычные места и узнать, с каким чувством разлуки можно столкнуться. Сам процесс общения, сбор информации, исследование территорий и архивов, съемка — то, что помогает мне не прозябать и дарит силы и мотивацию.
Это всегда угроза личной безопасности и безопасности своих близких. Кто видит свою пользу в этом — это выбор. Но выбор может быть и другим. Например, освещение историй, работа с героями и темами, поддержка тех, кому сейчас нужна помощь.
Само слово «будущее» стало таким нереальным, что размышлять о нем очень сложно, а строить догадки и прогнозы не хочется. Будем снимать. Будем показывать. Будем смотреть. И все-таки я верю.
После войны у режиссеров стало больше возможностей — Россия сделала упор на культуру внутри страны, чтобы воспитывать патриотизм, поэтому большой бюджет пошёл на кинопроизводство, и ниша освободилась. До войны в плане кино на Урале было полнейшее затишье, а после государство начало вкладывать деньги — и сейчас у нас снимают около трех-четырех полнометражных фильмов.
Война не особо повлияла на режиссеров — война войной. Я бы сказала, что режиссеры не должны ничего. Кино — это творчество, а не обязанность. Большинство режиссеров против войны, и они освещают эту проблему, потому что, как и любой творческий человек, они эмпаты. Если он [режиссер] хочет к чему-то призвать — пусть это делает, это выбор каждого. Если в тебе есть дух мужества, борьбы, то ты можешь протестовать, но у меня такого нет пока что.
На меня не влияют внешние обстоятельства. Просто я знаю, что хочу сказать миру. Нужно внутри себя находить мотивацию ради того, что ты хочешь. Иногда это бывает сложно, но ты понимаешь, что нужно снимать. Я просто люблю кино и все — это заложено во мне с детства.
Если снимать о войне, гармоничного осмысления сложно добиться, потому что те, кто дает бюджет на фильм, будут субъективно на это смотреть.
С точки зрения количества фильмов у кинематографа большое будущее. Если до войны она [киноиндустрия] больше ориентировалась на запад, то после войны будут снимать что-то патриотическое. Мне кажется, это приведет нас в никуда, мы просто застрянем в одном секторе. Но в военной тематике мы хороши, не знаю почему. Возможно, потому что Россия — воинственная страна, если смотреть на политиков.
Государство сейчас находится в тоталитарном режиме, и нашим творчеством, нашими мыслями управляют.
Военные фильмы, если говорить об игровом кино, основываются на человеческих историях. Если мы говорим о документальном, то это плохо, потому что Россия все-таки любит приврать. В приоритете сейчас будет стоять военная тематика, а тех, кто хочет снимать авторское кино или что-то связанное с западом просто не одобрят.
Культура не может повлиять на ход войны. Сверху стоящие политики на нас и смотреть не будут, даже если мы будем митинги устраивать, выставки против войны — это все равно ничего не изменит, потому что у нас в стране по-другому устроено. Мы не англичане и не французы, которые пойдут протестовать, и их послушают.
Все творческие деятели сейчас объединились: они создают совместные студенческие проекты, разрабатывают общую концепцию. Например, начал активно развиваться дискуссионный лекторий «Слово» в Петербурге. Сейчас творческие люди больше стали ценить возможность общения с единомышленниками, стремящимися показывать людям искусство в любые времена.
Если ты сейчас не дашь людям посмотреть на что-то приятное, не дашь им развлечение, отдушину, то кто еще это сделает? Мы за это ответственны.
Когда я поступала [в институт], [в российском обществе] бытовало мнение, что лучше уже не снять, потому что есть советское кино, которое «самое хорошее на свете», а попытки сделать новое сейчас «не имеют смысла». Сейчас я наблюдаю, и очень удивлена, насколько все хотят творить. Я один из организаторов кинофестиваля [независимого] молодого кино «Массштаб» — в этом году у нас пройдет третий фестиваль (Прим. ред — на момент публикации информация о проведении третьего фестиваля отсутствует, однако сейчас «Массштаб» проводит кинопоказы в Санкт-Петербурге и Москве), и к третьему фестивалю у молодых режиссеров внимания гораздо больше, чем к первому. «Массштаб» — пространство для молодых кинематографистов, где каждый может показать свои работы и увидеть работы своих коллег.
Для меня искусство не то чтобы не связано с политикой — оно хочешь не хочешь будет с ней связано. Но когда [режиссеры используют] прямые высказывания через творчество, я не особо вижу в этом смысл. Если посмотреть материалы, которые мы снимаем, можно найти закономерность в том, каким образом мы видим мир сейчас. На нас [режиссеров] влияет устройство жизни, где ты не до конца чувствуешь себя в безопасности. Это выливается и в творчество, но реальных случаев, когда кто-то пришел с темой об этом [о «спецоперации»] и говорит: «Я буду снимать, дайте мне говорить» — такого вообще не происходит.
Люди души переживают больше: кого-то это трогает и им об этом говорить сложно. Это не та тема, которую хотят выносить на поверхность, потому что есть вещи поважнее и, так сказать, вечные.
Искусство — это всегда через себя, через призму личности, травм, того, что у тебя было в жизни. Если человек из мира творчества протестует просто потому, что протестует, это будет плоско и бессмысленно. Если ты хочешь кричать, чтобы тебя просто услышали, то это крутой инфоповод, но люди с умом не будут его использовать.
Режиссеры — это наблюдатели. Когда что-то подобное случается, мы отходим назад и начинаем наблюдать за развитием событий, но ничего не делаем, потому что для нашей работы нужно последить за тем, что происходит.
Мне кажется, осознание [кризисных ситуаций] в искусстве происходит минимум 10 лет спустя. Событие должно стать настолько прошлым, чтобы о нем начинали говорить в разных интерпретациях, потому что все, что может быть снято сейчас — это догадки, попытки сублимировать, но ни в коем случае не переосмысление. Скорее всего, тема СВО в искусстве начнет подниматься позже, будет анализироваться на уровне образов и метафор. Молодое поколение не сталкивалось с похожей ситуацией, поэтому эта тема становится интересной — ты проживаешь что-то, чего еще не знал.
Самое крутое, что люди не останавливаются: круг творческой тусовки такой мощный, что ничем его не разбить. Люди хотят быть на поверхности, показывать себя: раньше молодые ребята не всегда верили, что они могут это делать. Они двигаются и им на все наплевать.
Я думала пойти учиться на режиссера и больше снимать, но сейчас даже не знаю, кому это нужно. Может быть, это поможет что-то понять или дистанцироваться от происходящего. Но я откинула эту мысль: пока все это [война против Украины] не закончится, я не могу думать о режиссерской карьере.
У меня была идея снять фильм об однополых парах моего города в рамках документального фильма. Сейчас я понимаю, что могу показать этот фильм только своим друзьям и спрятать его. Сделать вид, что ничего не было. На острые политические темы тоже хотелось бы что-то сказать, взбунтоваться. Но сейчас снимешь что-то на полчасика, а потом ближайшие 10 лет где-то далеко сидишь в не самых лучших местах. В таких ситуациях выбираешь: либо тема, либо твое будущее. Стоит подумать о том, что для тебя важнее: оставаться в России на свободе и делать что-то, что может помочь другим, или сейчас выйти, выкрикнуть и потом долго и некрасиво сидеть. Я за то, чтобы подумать и оценить свои силы.
C февраля до апреля прошлого года я ничего не снимала, потому что мои планы рухнули. В мае я начала снимать фильм: подумала, почему бы не объединиться с другими девушками, сходить к ним в гости и разговаривать об их личном пространстве. Меня сильно поддерживало и вдохновляло это чувство объединения.
Мне кажется, ни одна страна, ни одно государство, ни один народ не сможет сейчас объективно и адекватно осмыслить войну. В кино хочется видеть объективность, что есть несколько сторон. Что есть не только белое и черное, но где-то существует еще и серое. А сейчас этого серого нет: все черно-белое как в искусстве, так и в жизни.
Прошёл только год и пока никаких патриотических около документальных фильмов не появилось, но такое точно будет. Будет восхваление поступков этих людей [российских военных], восхваление [войны против Украины], но от этого быстро откажутся. Неизвестно, сколько будет еще идти война, но чем дольше она будет длиться, тем больше будет появляться подобных фильмов.
Когда война закончится, скорее всего, таких [провоенных] фильмов не будет. Мне кажется, для следующих поколений это будет больная тема, снимать об этом кино в героическом тоне не будут, и когда это закончится, все поймут, что это была ошибка.
Наверное, спустя время, художники и режиссеры будут создавать что-то антивоенное и говорить о том, что это была гигантская ошибка. Мне хочется верить, что мы можем оказывать влияние на людей, но не на ход событий.
Есть люди культуры, а есть политическая элита и люди, которые добровольно отправляются воевать. Это два параллельных мира. Там мир насилия, злости и агрессии, а тут относительно спокойно. Поэтому я не думаю, что есть сверхвлияние [со стороны молодых режиссеров].
И людям искусства не стоит прибегать к тем же [насильственным] методам, к которым прибегают люди того мира. Потому что отвечать насилием на насилие — это такое себе, а они понимают только язык насилия.
Главное сейчас — не бросать искусство. В первую очередь нужно думать о своём ментальном состоянии, не бросаться с головой в борьбу, а думать, стоит ли касаться какой-то темы в работе, чем это может тебе навредить, а чем — помочь.
