В декабре 2022 года президент Путин подписал закон о запрете «пропаганды» ЛГБТ среди всего населения, а в ноябре прошлого года ЛГБТ-движение признали экстремистским на территории РФ. Репрессивные законы усложнили жизнь квир-персон: признание движения экстремистским повлияло и на квир-студентов, которые теперь вынуждены ещё больше скрывать свою ориентацию.
В День студента «Гроза» вместе с фондом «Сфера» поговорила с квир-персонами из вузов России о том, как изменилась их жизнь за последние два года, чего они боятся и готовы ли продолжать обучение в России.
Я стараюсь максимально не распространяться по поводу своей принадлежности к ЛГБТ+ сообществу в моем учебном заведении. Естественно, у меня есть какой-то близкий круг людей, с которыми уже выстроились доверительные отношения. С ними я могу говорить о личной жизни и делиться своими проблемами, но, что касается других — я стараюсь не поднимать эту тему.
Даже несмотря на то, что человек, с которым я общаюсь, может быть не против ЛГБТ+ сообщества или быть его частью, но возникают опасения по поводу сарафанного радио. Я рассказал одному, он рассказал третьему и так дальше, как бы по секрету друг другу все говорят и потом об этом уже знает полсообщества вуза.
К счастью, я не сталкивался с дискриминацией в учебном заведении со стороны преподавателей, потому что до них это [информация о моей ориентации] никак не доходит. У меня нет с ними близких отношений, и у людей, которые могут об этом знать, тоже нет никаких достаточно близких связей с ними. Есть иногда замечания по поводу внешнего вида, что у меня пирсинг, но это никак не связано с моей причастностью к ЛГБТ+ сообществу — я так считаю. Возможно, они думают другое, но это уже не моя компетенция.
Были, конечно, какие-то единичные случаи. Например, один мальчишка как-то пытался меня высмеивать, показательно строил мне глазки, подмигивал, чтобы как-то меня раззадорить, вывести на какую-то агрессию, но меня это не сильно задело, потому что это было слишком по-ребячески, я не придал большого значения. Мне потом только уже на это указали и я понял, что это было каким-то высмеивающим поступком в мою сторону.
Были также какие-то предпосылки. Например, при разговоре с людьми не очень близкими много чего можно было узнать интересного про ЛГБТ+ сообщество. Про то, какие мы все, мягко говоря, «нехорошие», что со всеми нами нужно сделать. Естественно, я от этого офигевал, но в ответ старался ничего не говорить, чтобы меня не заподозрили. Сливался с темы, потому что последствия могут быть внушительные.
Я живу сейчас в общаге, и у нас есть договор с моей очень хорошей подругой, с которой мы вместе живем, что мы изображаем счастливую гетеросексуальную пару, и мы как бы в отношениях, потому что общага — то место, где сплетни разлетаются просто за секунду. Я стараюсь этого избежать, потому что всякое бывает. Бывают неадекватные люди, которые могут себя очень агрессивно повести.
Были в мою сторону вопросы не «шестерка» ли я. Не лично, но через какого-то человека меня называли «пидором», «гееватым мальчиком», но лично мне этого не говорили. То есть глобальной дискриминации не было. Были единичные случаи, которые я не сильно принимал на свою сторону, сводил все к шутке.
После принятых за последнее время законов я не скажу, что как-то изменилось ко мне отношение. Какие-то незнакомые люди [меня] мало интересуют в этом плане и никак не проявляют свое отношение ко мне. Те люди, которые были причастны или поддерживают ЛГБТ+ сообщество, они остались при своем мнении. Те, которые против ЛГБТ+ сообщества, остались при своем. Мне кажется, за последние два года вообще ничего не изменилось, потому что у всех людей своя голова на плечах, свое мнение.
Что касается меня, я стал в силу этого тщательнее подбирать, проверять людей. Я жду момента, когда могу уже понять, что человеку нужно узнать о том, что я принадлежу к ЛГБТ+ сообществу и уже без этого никак. И, если мы прекратим общение, чтобы я был уверен, что этот человек не пойдет и не раструбит эти сплетни на весь вуз и на всю общагу.
Марина и Олеся: О своей ориентации [в университете] мы не распространяемся. Знают только люди, с которыми мы постоянно контактируем и при которых нам комфортно вести себя как пара, не скрываться от них.
Олеся: С дискриминацией [в университете] мы не сталкивались. Если остальные спрашивают — я говорю обычно, что нет, мы не пара. Все мы знаем, какая ситуация у нас в стране сейчас происходит. По сути, я сейчас экстремист, и это не очень приятно. На самом деле, я не говорю об этом не только потому, что нахожусь в учебном заведение — это в принципе моя жизненная позиция, я не особо выношу в свет свою ориентацию.
Два года назад я осознала свою ориентацию. У меня тогда были первые отношения и, если честно, ничего не изменилось. Большинству людей на улицах было наплевать. Были случаи, когда я с девушкой шла по улице и ребята от 21 до 25 лет могли сказать: «О, ненормальные, неформалы». Больше ничего.
Единственное, что изменилось — мое отношение к распространению [информации] о моих отношениях. Раньше я тоже говорила об этом мало, но тогда было страшно услышать то, что тебя не принимают и столкнуться с негативными реакциями. Сейчас же желательно не распространяться об этом уже просто в целях собственной безопасности. Понятное дело, большинству людей плевать кто с кем держится за руки или целуется. Просто есть такие единицы, которые не примут и с пеной у рта тебе будут что-то доказывать.
Пока мы не распространяемся — мы находимся в относительной безопасности. А в том, что мы стали «экстремистами», по большей части, не делая ничего такого, это просто смешно даже. В компании друзей мы можем как-то об этом пошутить. По большей части, я отношусь к этому с юмором.
Марина: Преподаватели не знают о моей ориентации.
Дискриминация со стороны студентов — вопрос интересный. Я стараюсь рассказывать только тем людям, для которых это не станет чем-то «плохим», однако бывали случаи, что студенты узнавали о моем партнере случайно и, на мое удивление, реагировали на это спокойно.
Олеся: Если мы говорим про учебные заведения, то большая часть людей, которая знает, либо вообще никак на это не реагировала, либо реагировала положительно. К этому не относились как к чему-то странному, а скорее к разумеющемуся, обычному. Ничего такого, что девушка встречается с девушкой или то, что я лесбиянка. Большей части было в принципе плевать, для них это было обычной ситуацией.
Со стороны преподавателей тоже ни разу не сталкивалась [с дискриминацией]. Какие-то из них могут подозревать, но никто точно не знает. Более открытые могут просто безобидно пошутить на эту тему. Сказать: «А я думал вы в одной группе с (имя партнера)» или что-то такое, но никакой дискриминации нет.
Пошутили один раз и забыли. Я не знаю, как они относятся к этому [к ЛГБТ] на самом деле, но обо мне они не знают.
Люди в вузе достаточно хорошие. Я считаю, что молодое поколение как-то более спокойно к этому относится, как к более разумеющемуся. Поколение преподавателей соблюдает субординацию, они не лезут в нашу жизнь.
Дискриминации в моей жизни в принципе не было. Были негативные реакции, но это уже не относится никак к учебному заведению. Они исходили от старшего поколения, конкретно от моих родственников. Это были просто слова, что «это неправильно».
Сейчас, даже если она знает о моих отношения, то никак не подает виду. Даже периодически прикрывает, когда родственники спрашивают про отношения. Мой секрет с ней в безопасности.
Марина: После принятия законов отношение со стороны других людей не изменилось. Опять же, потому что об этом практически никто не знает. Изменилось внутреннее состояние, появилась неуверенность и страх за будущее. Я планирую закончить обучение в вузе, но свои планы на будущее пока не знаю.
Олеся: Я буду заканчивать обучение в вузе, вышедший закон никак на это не влияет. Уехать из страны в будущем было бы очень неплохо, тогда я смогу рассчитывать, что не буду вечно оглядываться на прохожих, когда иду со своей девушкой. Да и у меня будет больше прав.
При поступлении у меня был выбор между НГУ, ТГУ и московскими вузами. Но мне не сильно хотелось куда-то переезжать, потому что пришлось бы жить в общаге с кучей людей, которые могут мешать, и все в таком духе. А с Москвой было еще больше заморочек, потому что у них [в московских вузах] на все направления подготовки, которые мне подходили, были дополнительные испытания, которые проводились дистанционно. Поэтому я решил, что, наверное, проще остаться здесь [в Кемерово].
Людям, с которыми я познакомился в вузе, я не говорил [о своей ориентации]. В университете это знают лишь те, с кем я познакомился в иных местах: в соцсетях, на мероприятиях в городе — и так получилось, что они учатся со мной. Одногруппникам не говорил.
С дискриминацией со стороны преподавателей я не сталкивался, потому что как раз-таки никто не знает. Со стороны одногруппников тоже все нормально, но как я посмотрел за все время учебы, никто плохо не относится. Например, [у меня] есть одногруппница, которая сильно любит обсуждать эту тему [ЛГБТ]. И в принципе, есть несколько человек с ней, которые эту обсуждают — ничего плохого я от них не слышал.
Изменилось ли что-то после принятия законов? Нет. Ни у кого не изменилось отношение [ко мне], все нормально. Мне не было плохо, я просто посмотрел, что такие законы приняли, ну и ладно. В принципе, я открыто об этом [о своей сексуальности] не говорю нигде. Только если пообщаюсь с человеком какой-то промежуток времени, тогда я могу сказать. И то только если от этого будет что-то зависеть. Если это просто какой-то человек, то... ну, общаетесь вы с ним, и общайтесь дальше. Просто я не считаю, что это какой-то такой факт, который имеет сильное значение, про который думаешь: «Ну вот надо ему сказать, надо». Поэтому [после принятия законов] я особо не увидел для себя каких-либо проблем, мне все равно.
