После начала войны против Украины вузы пытаются усилить патриотические настроения среди студентов, санкции разрушили официальное научное взаимодействие между Россией и другими странами, некоторые преподаватели и студенты уехали за границу.
«Гроза» пообщалась с кандидатом физико-математических наук, преподавателем МФТИ и сопредседателем профсоюза «Университетская солидарность» Андроником Арутюновым о том, в каком состоянии сейчас находится российская наука и академическое сообщество, — и как нам со всем этим быть.
Заниматься фундаментальной наукой в России последние годы стало практически невозможно. Это реально — но только если вы попали в хорошую научную школу, где у вас хороший научный руководитель, вокруг него есть ученики, и вы со всеми можете поговорить. Если вы нашли своего ситха, лорда, то да — вы можете заниматься наукой в России. Если это физика или биология, то у такого учителя, скорее всего, есть своя лаборатория и налаженный научный процесс.
Если вы не попали в такой кластер, то наукой вы заниматься не сможете — у вас будет убогая тема, недостаточно знаний, вы не найдете оборудование. Часть сильных выпускников, которые нацелены развиваться в науке, попадают в научный кластер. Но это редко случается, потому что студент часто не обладает нужным уровнем компетенций. Вас должны сразу разглядеть, угадать, — поэтому студенты либо уезжают за рубеж, либо не занимаются наукой.
Базовое образование в России десять лет назад было в несколько раз лучше. И студентам будущего надо понимать, что лет через десять они уже не смогут найти хорошую магистратуру за рубежом, потому что их знания будут нерелевантны современному моменту.
В российских вузах до сих пор дают хорошую базу, но наукой фактически уже не позаниматься. А ректоры и Минобр сильно разрушают фундаментальное образование: например, делят на бакалавриат и магистратуру то, чему лучше обучать на специалитете. Так, математике и физике как правило удобнее обучать на специалитете.
В России никогда не было Болонской системы и не могло быть. Потому что один из базовых принципов этой системы — академическое самоуправление, которого в российских вузах нет.
Второй базовый момент — взаимное признание ученых степеней и академических часов. В Европе признают российские ученые степени, в российских вузах пока что PhD тоже. А вот признание академических часов в разных вузах как не получилось осилить на институциональном уровне, так ничего не изменилось.
Система бакалавриата и магистратуры никуда не делась. Специалитет у нас как был на некоторых факультетах, так и остался. Я ожидаю, что в следующем году где-нибудь объединят магистратуру и бакалавриат, просто потому что можно.
Российские преподаватели мало чем отличаются от российского общества в целом. Часть коллег сошла с ума. Часть находится в состоянии отрицания реальности и проталкивает нарратив «все не так однозначно». Часть считает, что все однозначно и очень плохо, и пытается не отсвечивать, потому что если ты будешь задвигать истории о том, что воевать с соседними странами нехорошо, то могут уволить.
Мы видим ровно те же самые группы: порядка 10% — поехавших, 10% — уехавших, и 80% людей, которые пытаются делать вид будто ничего не происходит.
После начала войны уехало очень много людей. После мобилизации — меньше. Те, кто хотел уехать, сделали это еще тогда. Среди покинувших страну много молодежи и людей с высокой квалификацией. В российских вузах уже давно никто не волнуется о качестве образования, поэтому такой отъезд не был проблемным. В России остались люди, которые находятся здесь по каким-то своим причинам — по идейным, например. При этом я лично знаю с десяток человек, которые за последний месяц решили, что пора бежать.
Сколько человек уехало после начала мобилизации пока неизвестно — слишком мало времени прошло. По сравнению с тем количеством, кто остался, уехало мало. Поэтому я бы не сказал, что в российских вузах появился дефицит кадров.
В российских вузах летом не было второй волны поступления. Из-за этого во многих вузах — особенно в значимых и востребованных — просело количество студентов. Нагрузка в университетах упала — не сильно, но стала поменьше.
Учебные часы перераспределили, на места уехавших преподавателей набрали новых. Кадровые проблемы всегда можно решить за счет аспирантов и магистрантов — российские начальники давно научились решать эти проблемы. Да, качество образования упало. Но оно падает каждый год. Кадровых проблем при этом нет, потому что всегда есть замена из низкоквалифицированных кадров. Очень сложно заменить квалифицированного преподавателя или ученого другим таким же. Но заменить его менее опытным — обычно не очень сложно.
У нас проблемы не количественные, а качественные. Они появились еще до войны. Что ковид, что война — просто существенно ускоряют старые процессы. То, что произошло за последние полгода, нанесло сокрушительный удар по русской академической среде.
Русское академическое общество — печальное зрелище уже очень давно. Не в последнюю очередь из-за репрессий со стороны государства и из-за того, что Россия — крайне некомфортное место для жизни. Но сейчас отъезд значимого количества специалистов ощущается особенно болезненно.
Переезд молодых людей обескураживает российскую науку: заниматься ей в одиночку не очень продуктивно. Если у вас нет круга коллег, нет академической среды, то занятия наукой будут бессмысленными — вам не с кем будет обсудить науку, некому рассказать. Вы можете написать статью, пообщаться, но это не тот уровень эффективности.
Советская наука была хороша тем, что ученые приходили на работу, где сидели коллеги, которые занимаются разными, но все равно похожими сферами, и можно было поговорить с ними о науке. Сейчас такого нет — люди уехали или сидят дома.
Scopus не совсем ушел. Несколько дней назад я имел удовольствие с физтеховского [МФТИ] компьютера залезть в базу Scopus — там все нормально работало. Раньше физтех был подключен к Scopus по подписке, и она сохранилась. Возможно, потом будут проблемы с ее продлением.
Но мы потеряли форматы взаимодействия с учеными из разных стран. Раньше вузы официально разрабатывали совместные учебные программы и программы обмена — сейчас этого нет, в России все закрыто. Насколько мне известно, в МФТИ, МГУ и ВШЭ всякое сотрудничество с американскими и европейскими вузами уничтожено.
Но остались непосредственные академические контакты. Люди ездят на конференции, пишут статьи в иностранные журналы. Иногда российским ученым отказывают в публикации статей в иностранных журналах, но это не массовое явление, скорее личная инициатива какого-нибудь редактора.
Я отправил несколько статей в зарубежные журналы за последние полгода, пока ни одну не опубликовали, но ведется рецензирование. Когда я общался с сотрудниками журнала, у меня не возникло ощущения, что меня не хотят публиковать именно как русского. При этом я знаю тех, кому отказывали в публикации, потому что они русские. Но это единичные случаи.
С конференциями ситуация интереснее. В Санкт-Петербурге должен был проходить Международный математический конгресс — но так и не прошел. Сессии перенесли в онлайн-формат, а заседание Генеральной ассамблеи прошли в Хельсинки. Очное участие иностранцев на конференциях в России тоже сейчас невозможно, но в дистанционном формате участвуют. Летом я был на онлайн-конференции, где по Зуму выступали несколько коллег из-за рубежа.
Русских ученых на зарубежные конференции зовут реже, хотя такой статистики нет. Меня, например, позвали в Бразилию. Правда, люди, которые позвали меня, знают о моей гражданской позиции. Возможно, они позвали меня, потому что знают, что я не буду пропагандировать российскую сторону в войне. Удастся ли поехать — большой вопрос. Я ожидаю, что в плане межличностного общения там может быть разговор на повышенных тонах.
С несколькими коллегами из-за рубежа я сильно поругался. В частности в марте коллега из Чехии в Фейсбуке* пожелал мне «жрать картошку». После краткой и непродолжительной перепалки мы друг друга забанили.
Академический диалог на личностном уровне под очень большой угрозой — он стал существенно сложнее и хуже, но он все-таки есть. Это касается в первую очередь фундаментальных дисциплин в России. Вы не можете заниматься осмысленной современной математикой или физикой в отрыве от международного опыта: никакой русской математики или физики не существует. В фундаментальных областях все прекрасно понимают, что если ты опубликовал что-то на русском, то мог этого и не делать, ведь ученые читают друг друга на английском.
Понятно, что разные упоротые граждане, которые думают, что они занимаются юридическими и историческими вопросами и обслуживают властные интересы, очень радовались, что им теперь не надо публиковаться в западных журналах.
В СССР была неиллюзорная стенка между советскими и западными учеными. Западные ученые читали советские статьи, но не считали необходимым ссылаться на них — было натуральное воровство результатов. Причина этому — отсутствие нормальной коммуникации. Нехорошие люди есть везде, и такие западные ученые понимали, что если заберут результат у советского ученого, то ничего им за это не будет. Этот советский ученый не сможет приехать на конференцию и настучать по лицевой части черепа. Когда эта коммуникаци вернулась, то у российских ученых стали воровать меньше.
Научные работы не цензурируются, но как показывает опыт, некоторых ученых, которые сейчас сидят в «Лефортово», обвиняют в госизмене за статьи.
Потому что выясняется, что в их работах якобы была гостайна. А что такое гостайна мы не знаем, потому что данные о том, что входит в гостайну, под грифом секретности. Если мы говорим о технических науках, то для публикации в некоторых журналах ученые должны предоставлять справку из второго отдела университета о том, что статья не содержит гостайны. Но это не цензура, а скорее дебильная бюрократия.
В гуманитарных науках ситуация сложнее — в них цензура есть. Например, мой коллега юрист не может защитить диссертацию в России, потому что в ней он доказывает неконституционность российских выборов, а ученые советы оккупировали люди, которые считают, что в России все хорошо.
Бороться можно, но этого не делают, потому что общество сильно атомизировано. Студенты и преподаватели с разных факультетов, кафедр, институтов воспринимают друг друга как врагов.
Если вы хотите бороться за свои коллективные интересы: академические свободу и самоуправление, отсутствие цензуры, то способ борьбы один — нужно объединяться. Если вас уволили или отчислили из университета, вы можете сами бороться за восстановление. Весьма вероятно, что если вас беспричинно отчислили или уволили, вы сможете добиться восстановления. Но это не спасет вас от того, что вас отчислят или уволят снова. А еще это никак не изменит общую температуру по обществу.
Мы в профсоюзе «Университетская солидарность» занимаемся этим с 2013 года. Нам удалось добиться успехов на уровне отдельных вузов: МФТИ, МГУ, УрФУ. Нам удалось куда меньшего, чем хотелось бы. Например, мы не добились выборности ректора МФТИ и МГУ, но добились того, чтобы в МФТИ начали публиковать решения ученого совета. В свое время получилось не ввести институциональных требований по цензуре.
Сейчас, например, можно бороться за то, чтобы студенты и преподаватели могли выражать свою позицию о войне. Причем в обе стороны: и против, и за. Но, к сожалению, никто не борется, потому что гражданское общество сильно атомизировано и все воспринимают друг друга как врагов.
Когда началась мобилизация, мы [профсоюз] проводили ряд мероприятий по юридической подковке наших коллег. Провели с [правозащитным проектом] «Первый отдел» и «Свободным медиацентром» совместный стрим.
(Прим. ред. — На нем отвечали на вопрос о том, кого планируют отправить на фронт, а кого нет. После этого прошел еще один стрим, на котором говорили о призыве отчисленных, бронях для преподавателей).
По профсоюзу в целом мы работаем над важным проектом — стараемся подготовить видение университета будущего. Дело не только в том, какие проблемы есть сейчас, а в том, куда мы должны двигаться дальше. Мое личное мнение, что с текущим руководством в России мы вряд ли сможем достичь взаимопонимания по поводу будущего российских университетов. Но с другой стороны, у нас даже в Конституции написано что-то о сменяемости власти, поэтому рано или поздно, как было на плакате, «помер тот, помрет и этот».
Кроме того, мы стараемся сформулировать некие мысли, как в это будущее надо двигаться. Например, меня интересует, как должен быть устроен конкурс на должность [преподавателя], какие должны быть трудовые договоры. Недавно российский Конституционный суд решил, что заключать договор на один год нехорошо и надо хотя бы на три. Правда, непонятно, откуда они цифру три взяли.
У нас уже есть черновик документа о том, как должна быть организована процедура конкурса, как должны заключаться контракты. Мы, например, считаем, что конкурс на должность преподавателя человек должен проходить один раз в жизни — после чего, может быть проведен второй. Но после повторного конкурса с прошедшим преподавателем должен быть заключен бессрочный трудовой договор. А самый первый трудовой договор с новым преподавателем можно и на год заключить, чтобы познакомиться с ним. Потом необходимо заключить бессрочный договор или попрощаться. При этом преподаватели все равно должны проходить аттестацию раз в несколько лет, вуз может ужесточать требования по этим аттестациям для контроля качества преподавателей и для собственного развития.
Мы написали такой проект, но не думаю, что нынешние чиновники Минобрнауки этот документ смогут прочитать. И дело не в том, что мы его от них скрываем, а в том, что это сложный продуманный документ, они эти слова друг с другом не смогут соединить. Надеюсь, у нас будет возможность предложить этот проект. Не думаю, что требования наши в этом проекте серьезно изменятся за несколько лет.
*Социальная сеть Фейсбук принадлежит компании Meta — она объявлена в России «экстремистской организацией». Мы вынуждены указывать это по требованию российских властей.
.webp)
